Уже совсем скоро мы все сядем за праздничный стол седера, чтобы отметить основополагающую веху в истории нашего народа. Мы будем читать Агаду, наш путеводитель по вечеру, и рассказывать нашу историю с помощью различных символических блюд, украшающих стол седера.
И все же в этом году радость праздника будет окрашена скорбью, печалью и тревогой. На седерах будет много пустых стульев: одни для резервистов, вернувшихся на фронт, другие для оставшихся заложников, третьи для тех, кто остается в больницах с ранениями или в гостиницах, поскольку их эвакуация продолжается, и еще больше для всех, чьи жизни были отняты у нас 7 октября и после него.
Эта тяжесть стала еще непосильнее в минувшие выходные, когда иранские крылатые ракеты и беспилотники обрушились на наши города, вселяя страх в сердца израильтян по всей стране. Эта последняя эскалация иранской кампании по уничтожению нашей нации угрожает самому нашему существованию и вселяет еще бóльшую боль в умы наших и без того отягощенных детей.
Как же именно мы должны сосредоточиться на посланиях праздника о свободе, народном единстве и искуплении перед лицом трагических событий последних шести месяцев?
Символы Песаха дают ответ
Возможно, ответ кроется в двойственности повествования седера и самих его символов.
Мишна в Масехет Песахим (10:4) приводит рамки, в которых нам предписано читать повествование об Исходе: Матхиль би-гнут, у-мисаем би-шевах («открываем позором и рабством, а заканчиваем хвалой»).
Чтобы выполнить мицву сипур йециат Мицраим, рассказывающую историю нашего освобождения из рабства в Египте, мы должны начать наш рассказ с повествования о самом рабстве, и только потом продвигаться к искуплению.
Эти рамки, освобождающие место как для рабства, так и для искупления, проявляются и в символических предметах на столе седера.
Маца, которую мы едим, дважды представлена в магиде («повествовании»): сначала в га-лахма анья («хлеб страдания»), где маца символизирует хлеб страдания, съеденный, когда наши предки были в рабстве в Египте, а затем снова в завершении раздела магида, где маца празднует искупление, напоминая нам о поспешном бегстве из Египта, в результате которого у евреев не было времени, чтобы дать тесту подняться.
То же самое относится и к марору, горьким травам. Мишна (Псахим 10:5), цитируемая в Агаде, приписывает марору горечь рабства (Шмот 1:14), однако раввин Хаим ибн Аттар в своем великолепном комментарии Ор га-хаим (Шмот 12:8) рассматривает марор как способ подчеркнуть вкус корбан Песах («пасхальной жертвы»), съеденной вместе с ним.
Даже марор имеет двойное назначение, акцентируя внимание на обоих аспектах Песаха: порабощении и искуплении.
Так же обстоит дело и с четырьмя чашами вина. С одной стороны, они традиционно ассоциируются с четырьмя освобождениями из Египта (Шмот 6:6-7; Йерушалми Песахим 10:1). С другой стороны, Шулхан Арух (Орах хаим 472:11) отмечает предпочтение красного вина, поскольку оно напоминает о крови еврейских детей, пролитой фараоном, когда он приказал бросить их в Нил.
Даже сладкий харосет, согласно Гемаре (Псахим 116а), таит в себе двойственный смысл, обращая нашу память как к благоухающим яблоневым садам, в которых еврейские женщины тайно рожали своих детей, так и к густому раствору, который готовили и использовали еврейские рабы во время своего изнурительного труда.
Каждый из этих символов имеет два смысловых слоя: генут и авдут (принижение и рабство) и шевах/геула (восхваление и искупление). Однако, в отличие от рассказа истории, который следует четкой хронологической траектории, символы на нашем столе седера лишены роскоши начинать с печали и переходить в радость.
Напротив, наши маца, марор, вино и харосет призваны вместить в себя всю историю — одновременно трагедию и облегчение, всю боль и все исцеление, все горе и всю надежду — в одно мгновение.
Это смешение страданий и искупления так ясно представляется нам в этом году. Мы будем чествовать наш народ, наше государство и наше светлое будущее, не упуская из виду все то, что остается разбитым: пустые стулья, невыносимые жертвы и постоянные проблемы, с которыми сталкивается наш народ. Все это горе мы принесем с собой в Песах этого года, вспоминая об исходе из Египта и мечтая о нашем окончательном искуплении.
Эти чувства не противостоят друг другу, а дополняют друг друга: история нашего народа с самого его зарождения по настоящий момент содержит в себе оба этих полюса.
Мы одновременно являемся искупленным народом и народом, находящимся в состоянии вызова, когда в ночь седера к нам одновременно стучатся и пророк Элиягу, и ангел разрушения. Ибо это еврейский танец к вечности.
Наша задача в этот Песах — не упустить из виду ни то, ни другое, оставив место и для нашей душевной боли, и для нашей надежды, молясь о том, чтобы прошло немного времени, прежде чем мы «воспоем новую песнь о нашем спасении и об искуплении наших душ (Агада).
Jerusalem Post, перевод Ильи Амигуда
